Автор Владимир Мозговой
– Наконец-то! – ворчливо скрипит подо мной потертое снегоходное сидение старенького «Полариса».
– Ур-р-ра! В тундр-р-ру! – радостно урчит новенький четырехтактный «арктический котенок» Олега Федорова, моего надежного напарника в этих стылых таймырских широтах. Опять декабрь и опять впереди долгая Дорога под всполохи холодного и изменчивого, как настроение капризной женщины, северного сияния. Мы тронулись в ночь, а впрочем, какая разница, когда в это время на Таймыре выходить на Охоту? Дня нет, только короткие пятичасовые сумерки. До базы 160 километров почти бесснежной тундры, (неделю злобствовавший в этих местах северный ветер сдул весь снег с лайды в распадки), а позади, что там было позади, здесь не имеет никакого значения.
Термометр показывает -36С, ветра почти нет, но зато с собой есть: две рации, спутниковый телефон, два термоса, кусок сала, галеты, две фляжки с виски и ДжиПиЭсы, в которые забиты координаты охотничьей фактории на озере Собачьем. Справа, к снегоходному «кенгурину» надежно привязана в мягком кофре пластмассовая «погремушка» «Хеклер унд Кох» калибра .223 ремингтон, а слева, в теплом чехле, финский вертикальный дробовик «Тикка» двенадцатого калибра. На птичку. Олег также заботливо укрыл от снежной крупы свое любимое универсальное оружие таймырских охот – АУГ .223 ремингтон. У каждого в снегоходном багажнике по запасной канистре с бензином. А еще с нами непоколебимая никакими житейскими неудачами и мелкими поражениями уверенность в себе. Дойдем!
Вы знаете, что такое долгое утомительное сидение на одном месте? Кого я спрашиваю, конечно же, вы знаете, ведь вы охотник, а значит не раз и не два, вам приходилось ждать осторожного зверя в лесу на лабазе, или томить себя тупым бездельем самолетных перелетов. А как вам длительные автомобильные поездки? Приятные воспоминания? Нет, спросите не себя, а… свою «пятую точку». Наши зады просидели в снегоходных седлах почти двенадцать часов кряду! И пусть теперь моя лысая голова только попробует еще раз забыть надеть под снегоходный костюм «подгузник», вырезанный из полиуретанового туристического коврика! Я сразу предъявлю ей счет от уролога, и амнезию как рукой снимет. А знаете что? Попросите какого-нибудь московского мороженщика уступить вам свой торговый лоток, снимите штаны и усядьтесь на фирменный пломбир минут так на сорок. Уселись? Теперь упросите его повозить вас в таком виде по брусчатке Красной площади, желательно в полночь. И еще попросите его не «сачковать», пусть бегает от милиции что есть силы! Прошло сорок минут? Нет? А, вас таки догнали раньше и забрали в околоток? Но хоть двадцать минут-то лоточник продержался? Ну, слава богу! Теперь ваш зад знает, что такое настоящий холод, а вы примерно знаете, что же это такое, многочасовые таймырские снегоходные сафари на северного оленя по мерзлой декабрьской таймырской тундре. Хотите знать не примерно, а подробно? ОК! Слушайте: есть на белом свете такое удивительное рогатое стадное животное – северный олень, который постоянно мигрирует. Есть, конечно, на Земле еще мигрирующие копытные, ну, те же антилопы гну, например, или экзотическая зверушка с красивым именем сайгак, но живут они все почему-то на теплом юге, или в жаркой Африке. В России же из копытных так массово мигрирует только северный олень, а не из копытных разве что гастабайтеры из южных республик в поисках заработка. Но, в отличие от гастабайтеров, северному оленю нет нужды ни во временной прописке, ни в международном паспорте, ни в виде на жительство. Ему не нужны даже деньги. Ему нужен только ягель. Ягель, это такая вечнозеленая трава, вернее лишайник. О! Вам сразу все стало понятно, ведь хорошую траву лишайником не назовут, в общем, курить ее нельзя, да чифирить тоже. Вот поэтому северный олень и удивительное животное – только он потребляет эту никчемную травку. Причем летом предпочитает траву с побережья Северного Ледовитого океана, а зимой его почему-то неудержимо тянет на сочные южные сорта ямало-ненецких, или эвенкийских тундр. Эдакий эстетствующий ягельный гурман. Вместе с ним путешествует еще одно существо. Вернее не вместе с ним, а в нем. Имя этого существа – личинка овода. Кстати, вас когда-нибудь кусал овод? О-па! Вот вы сразу и вспомнили эту большую и жутко надоедливую желтую муху. Обычно они летом сильно досаждают рыбакам на водоемах, или сводят с ума своим жужжанием домашних коров на среднерусских заливных лугах. Но у правильных рыбачков в арсенале есть всегда всякие реппеленты, накомарники и руки, а если эта тварь все-таки укусила, есть русский мат, наконец. Даже коровы имеют длинный хвост и заботливых хозяев, которые обработают в хлеву любимую буренку каким-нибудь дустом, а совсем продвинутые, сделают ей прививку. У дикого северного оленя ничего этого нет, то есть, нет ни хозяев, ни длинного хвоста, ни дуста. Вот и кусают оводы летом это бедное животное и днем и ночью. Вы заметили, что на «материке» оводы всегда активны только днем? На Таймыре же они кусаются летом круглосуточно, потому что летом на Таймыре ночи нет, а есть только полярный день. В общем, раздолье для овода и совсем худо для северного оленя. Хочу заметить, что овод – самая умная кусачая муха на Земле. Да вы и сами это прекрасно знаете, пробовали, наверное, и не раз прихлопнуть его. Удивлялись, поди, как только этот мерзавец чует, что его сейчас будут бить? Еще он умный — знает, долгой полярной зимой его личинкам не выжить при таких морозах. Догадался ведь, что лучшего места в высоких широтах для своих личинок у него кроме северного оленя никого и нет.
Короче, эта тварь кусает беззащитного перед ним северного оленя и откладывает под его теплую шкуру свои яйца. Олень вынужден кормить и носить их с собой всю зиму, а когда придет теплое время, личинка снова превратится в овода, прогрызет оленью шкуру и выберется наружу. Потом спариться с такой же крылатой тварью и опять отложит яйца в этом рогатом, уютном ходячем роддоме. Мне приходилось видеть шкуру, снятую с весеннего оленя. Жуткое зрелище, доложу я вам! Между личинками, размером с ноготь большого пальца взрослого человека, нельзя было поместить рублевую монету! Сплошной ковер из шевелящихся личинок! К счастью, это никак не отражается на качестве оленьего мяса, но когда такую шкуру видишь впервые… Фу, ну хватит о грустном!
Как я уже сказал, северный олень стадное животное, а самое крупное в России стадо – Таймырское. Но вот, на сколько стадо крупное, никто точно и не знает. В одних источниках приведена цифра 400.000 голов, а в других вообще миллион. Думаю, правда, как всегда посередине. В советские годы только госпромхоз «Таймырский» без ущерба для популяции ежегодно добывал более 40.000 животных. Так массово брали оленя двумя способами: на воде и в коралях. Ни первый, ни второй способ никак нельзя назвать охотой. Это самая настоящая кровавая бойня. Вот как описывает этот промысел на воде Михаил Веллер в своей книге «Самовар» :
Табун втягивается в воду колонной. Бывает и тысяча, и две тысячи голов – тогда получается “мост”: передние уже выходят на берег, а задние еще на противоположном. На переправе его и бьют. Подлов беспомощного. Охотничья точка ставится чуть ниже тропы по течению. Видит олень плохо. А выше по течению с утра прячется под берегом дюралька с мотористом и стрелком. Когда табун пересекает середину реки – или, если табун большой, середину прошла его головка – моторист дергает шнур своего “Вихря”, и легкая плоская дюралька на подвесном моторе с ревом мчится к оленям, которые теперь судорожно торопятся достичь ближнего берега. Головку надо от берега завернуть и, гоняя лодку вокруг поворачивающих от нее оленей, закружить и сбить табун (или большую его часть) в кучу каруселью. Моторист (сидит в корме, румпель мотора подмышкой) дает малый газ. Со скоростью пешехода скользит моторка вплотную к закруженному табуну. Стрелок встает с двустволкой, раздвинутыми ногами сохраняя равновесие на колеблющемся днище. Сдергивает клеенку (защищала от брызг) с кастрюли с патронами, стоящей перед ним на банке: работать надо быстро. Бить надо в основание черепа, повыше, чтоб дырой в шее не уменьшить потом вес туши на килограмм-полтора: при разделке рубят ниже раны, туше положено иметь товарный вид.
Стреляют в упор: с шести метров, с четырех, с двух. Моторист маневрирует, подводя лодку к ближним оленям и уравнивая скорость, чтоб стрелку было удобно. Промахнуться на таком расстоянии практически нельзя. Дробь летит плотным кулаком. Поэтому госхоз выдает отстрельщикам что подвернется, обычно ходовой третий номер, утиную: все равно сплошная дыра. И прикидывают количество из расчета три патрона на двух оленей: ну, промах, добить, подмокли.
Голова убитого оленя падает, он ложится в воде на бок и медленно сплывает с течением. Не тонет, на чем все и основано. Ружье с эжектором, отстрелянные гильзы вылетают при переломке, правую руку – в кастрюлю, хватаешь пару патронов, вгоняешь, закрываешь, вскидываешь: еще два выстрела, бах! бах! Быстрее, убитые уплывут, потом не соберешь! Ватник скинут, мешает, жарко! С большого табуна на широком месте одна лодка (а бывает и две) может отстрелять полтысячи оленей, но этого никогда не делают: бригаде не успеть столько обработать, да и тебе не прибуксировать их к берегу. Берут штук полтораста (на бригаду в десяток человек, численность ее зависит заранее от обычной “густоты” тропы). Маленький табун выбивают весь – или сколько сумеют, олени прорываются за круг и уходят, это зависит от сноровки моториста и стрелка. Полагается отстреливать в пропорции: столько-то быков-рогачей, столько-то важенок, столько-то телят первого и второго года. Чтоб стадо сохранялось в своей естественной, оптимальной пропорции. На деле, конечно, никто не смотрит. И не потому, что некогда или плевать. Бригада зарабатывает с добытых килограммов готового мяса. Телята невыгодны – возня, а веса нет. Быки – неудобны: тяжелы, трудно ворочать, плохо обдирается. Выбивают важенок: обдирается легче, ворочать сподручнее.
Привыкнув, понимаешь, что палач – это работа, и точно так же можно разделать человека, только его гораздо легче обрабатывать.
Любая неизбежная царапина на скудном северном воздухе при этой потрошащей работе начинает гнить и расползаться, руки постоянно болят, пальцы не гнутся.
Вереницы гусей на Юг, свинцовая вода, сентябрьский снег, поясница трещит, питание отличное, оленьи языки и филе, вонь уже не чуешь, эмоций ноль, олень не идет – радость: отдых.
Мясокомбинат на выезде.
Запись в трудовой: “Бригадный стрелок”. Вашу мать… »
Прочитали? Ну и как вам Веллер? Лучше осенний убой оленей на воде и не опишешь.
Добыча оленя в коралях более затратная, но не менее кровавая. Так как маршруты миграции ежегодно повторяются, то в наиболее вероятных местах осенне-весенних переходов строятся многокилометровые стальные сети – крылья, т.е. летом забивают в вечную мерзлоту (та еще работенка!) через шесть метров старые буровые штанги и натягивают между ними стальную проволоку. Хозяйства побогаче используют оцинкованную сетку Рабица. Олень натыкается на эти крылья и в поисках прохода попадает в кораль – огромную, иногда площадью в квадратный километр, клетку-мышеловку. Когда заходит все стадо, мышеловка захлопывается, а за коралем находится еще одна клетка поменьше – бойня. Название говорит само за себя. Делается она для того, что бы не бить оленя в корале, т.е. не пачкать тундру кровью, не захламлять бутором и шкурами. Туда даже не пускают собак и ходят в нем строго вдоль сетки, иначе можно отпугнуть следующее стадо. В общем кораль – это концентрационный лагерь, этакий олений Бухенвальд. Попасть на отстрел всегда считалось большой удачей, тяжелая кровавая работа хорошо оплачивается и сейчас. Но оленя в этом году нет. Вернее он есть, ведь полумиллионное стадо к счастью не имеет своего Моисея, да и огромный Таймыр не маленький Египет. Так что никакой это не Великий Исход, просто олень сменил путь миграции. Виновато ли в этом глобальное потепление, или традиционные оленьи маршруты изменились, потому что за предыдущие года на них был съеден весь ягель? Точно с чем это связано никто не знает, разве что олений рогатый бог, но факт остается фактом: до декабря ближе ста километров от Норильска оленя в этом году не видел никто.
Вот с такими «радостными» разведданными и десятью лицензиями на отстрел отсутствующего в таймырской тундре оленя в кармане мы с Олегом и отправились на снегоходах в свое очередное северное сафари. Обычно после этой фразы правильные «материковские» охотники мне говорят, что применение транспортного средства на охоте считается браконьерством, потому, что у зверя нет шанса выжить. Согласен, если это снегоходная охота на лося где-то под Тверью, или на кабана в подмосковной деревне.
Классическое: «в России две напасти – дураки и дороги» писано не для Севера. Нет здесь дорог, одни направления, да и дураков ходить на охоту на лыжах в сорокаградусный мороз за сто шестьдесят километров я тут тоже не встречал. Здесь нет деревень, только маленькие поселки-поселения, между которыми сотни километров безлюдной тундры и до Северного Полюса ближе, чем до краевого центра, Красноярска. Зимой здесь вообще ничего нет, только темнота, холод, да снег до горизонта. Зато летом грибы вырастают выше, чем березы (березы здесь карликовые). И здесь есть СВОБОДА! Свобода настоящая, мужская, без жидких соплей, потому, что сопли здесь быстро замерзают вместе с их хозяевами.
Автономные зимние снегоходные охоты на Севере по-волчьи честные, шансы и у охотника, и у дичи равны. Ведь на стороне зверя холод, непогода, полярная ночь, (поди, найди свежий след на территории, равной половине Европы! Потом догони зверя, добудь, разделай и главное вернись, туда, где тебя ждут. Попробуй!.
А знаете что главное на северных охотах? Не надежный снегоход, не многозарядный карабин и не теплая одежда… Даже не ДжиПиЭс, и даже не новые запасные батарейки к нему. Главное, чтобы «башню» не снесло, когда наконец-то увидишь зверя!
О! Сколько техники здесь было побито, сколько людей покалечилось и погибло, потому что охотничий азарт возобладал над разумом и чувством самосохранения! В сумерках, или в пасмурную погоду в тундре теней нет, и весь снег до горизонта кажется ровным полигоном.
Все внимание на убегающую дичь. Полностью выжата ручка газа и — вот он, чуть припорошенный валун, или твердый как бетон снежный заструг. Пусть это не айсберг, но и ваш снегоход не «Титаник», да и летать он не умеет. В прочем и вы тоже, раз оказались на дне этого неизвестно откуда взявшегося глубокого распадка со сломанной рукой, ногой, шеей (нужное подчеркнуть). А ведь только что были живы и здоровы на вроде безобидном пологом склоне. Вас вовремя найдут, если случится чудо (пока вы не превратились в замороженный в причудливой позе манекен, который обглодали вечно голодные песцы). Даже если ваша фамилия Маресьев, вы вряд ли доползете до далекого, как звезды человеческого жилья, теплого и желанного, как женская грудь. Ваш снегоход в случае поломки превращается в красивый и дорогой надгробный камень. Русская рулетка по-таймырски — это и цепляет! Цепляет по-взрослому.
Рассвет мы встречали на речке Тальми, что парит своими наледями в ста десяти километрах от Норильска. Ну, рассвет — это очень громко, просто увидели, как на востоке звезда по имени Солнце безуспешно пытается одолеть полярную ночь на 72 широте в десять часов утра. Под всполохами зеленого северного сияния горизонт сначала окрасился в цвет запущенного нерадивым фельдшером гангренозного воспаления, но вскоре сияние исчезло, и темнота вокруг осталась подсвеченной только неоновым светом огромной Луны на фоне темных гор. Потом с быстро светлеющего небосвода дружно сбежали Большая и Малая Медведицы, и потухла Полярная звезда, будто ее кто-то выключил. Луна стала менее яркой, но приобрела какой-то тревожно кровавый окрас.
Клянусь, ягель не курили, даже не нюхали, но на горизонте мы увидели танки! Их было много, не меньше, чем при сражении на Курской Дуге. Они стояли повсюду, на каждом холме. И все они горели! Горели и дымились. Через маленькие щели бойниц нам было видно, как в ближайшем к нам танке под броней мечется в огне, не находя выхода механик водитель, а густой черный дым валит из люка. А ля Гер, ком а ля Гер! Мы поспешили на помощь, но опоздали. Вокруг «рахита» (так механики водители тяжелых вездеходов ГТТ презрительно называют на севере легкие ГАЗ 73) повсюду валялся расстрелянный боезапас… Около трех ящиков, все бутылки — литровые. Снег от тяжелых боев экипажа с зеленым змием в радиусе десяти метров стал ярко желтым и сильно демаскировал «огневую точку».
– ПревеД, кросафчеГи! Живые есть? – открыв задний люк, с безнадегой кричу я в вездеход.
– Не совсем, но сейчас будем! – уверенно заявляет со своего сидения механик водитель и показывает мне очередной литровый «снаряд».
– Быстрей лезьте внутрь, мотоциклисты отмороженные! Избу застудите!
В салоне очень жарко, вкусно пахнет вчерашним алкоголем, табаком и арктическим соляром, а на «буржуйке» по домашнему булькает чайник. Кроме механика в вездеходе еще четыре человека. На красных опухших лицах нет ни единой морщины, но не видно и глаз. Да, тяжело пришлось мужикам. Знакомимся.
– Давно «воюете»?
– Неделю. Пусто, – угадывает мой следующий вопрос весельчак механик. – Может хворь на него какая напала, типа ящура? Давно из Прохоровки? Что там говорят? Настрелял кто-нибудь? Куда идете?
Мигом очумевший от тепла и вездеходного амбре, я даже не сразу понимаю, что Прохоровкой он называет Норильск, (по фамилии владельцы «Норильского никеля»).
– Кто знает, может и напала. Вышли в ночь. Встреченные вездеходы все порожние возвращаются. По слухам, на той стороне озера Пясино тоже пусто. Идем на озеро Собачье к Ивану Степанову.
– Отож! Вот и мы сейчас допьем и домой. Завтра отгулы заканчиваются. Ивану привет. Шурпу оленью не предлагаем, сами «Дошираком» неделю постимся. Зубы давно чистили? Ну, тогда обязательные пятьдесят граммов для гигиены!
Потом было пятьдесят «за знакомство», потом «за любовь» и еще пятьдесят «за здоровье». От выпитой водки, от горячего чая с лимоном, мы с Олегом согрелись возле жаркой печки до испарины. Неудержимо начало клонить в сон, но пора и честь знать. Надеваем оттаявшие защитные маски, очки и снова на мороз. Рассвело уже окончательно. Только прогрели снегоходы и тронулись, как я увидел оленей (фото7). Три табуна, в каждом голов по пятнадцать. Прошли мимо нас рваной цепью в четырехстах метрах. Заметили оленей и на других вездеходах. Взревели двигатели, лязгнули гусеницы, и началась погоня.
Только «сын ошибок трудных» – опыт, не позволил и нам сразу пуститься, обгоняя чадящие соляром тихоходные утюги-вездеходы в погоню за этим табуном. А хотелось, и очень хотелось. Но наверняка оленей в ущелье встретит очередной «бронированный» заслон, засвистят пули и посыпятся пластмассово-железным дождем в вездеходные люки пустые рожки от «Тиров», «Вепрей» и «Сайг». Плавали, знаем. Не улыбало нас оказаться подстреленными в «котле», попав под перекрестный полуавтоматный огонь, словно глупые годовалые телки. И что-то подсказывало, что это не наш фарт, надо идти дальше.
Через пяток километров увидели свежий олений переход, пошли по следам. Снег копытами вытоптан до земли, не тропа, а Тверская! Прошло не меньше сотни! Сворачиваем к горам и вот они! Олег справа распадками обходит стадо, я слева огибаю табун и через пятьсот метров прячусь под мерзлые кривые лиственницы на вершине холма на крутом берегу безымянного ручья. Блин, прямо Ли Харли Освальд! Осталось только выждать кортеж американского президента.
Олени видно услышали снегоход Олега и шустро покопытили в горы, но два быка со своими гаремами свернули прямо в мою сторону. Если и дальше пойдут низиной, то окажутся от меня не далее чем в пятидесяти метрах! Во, свезло! Глушу «Поларис», достаю карабин, передергиваю затвор и снимаю с предохранителя. Из-за бугра показывается бык. Нет, не бык, крОсаФчеГ! А рога-то, рога! Вот это трофей! Ай да я, ай да сукин сын! Все рассчитал!
Бык ведет за собой семь важенок. Это первый «гарем». До него сто пятьдесят метров.
Так! Работы прибавится — пока их обдерем, пока разделаем…
Сто метров. О! Идея! Возьмем только языки, а ошкуренных и разбуторенных оленей сложим в кучу здесь же. Отметим точку на GPS и передадим координаты Ивану Степанову, а он их на обратной дороге заберет вездеходом. Да, жаль, что так быстро охота закончилась, чувствую, что все лицензии закрою одним махом.
Пятьдесят метров. Пора!!
Сбрасываю перчатки, вскидываюсь и ловлю в телевизор колиматорного прицела «Бушнел Холосайт» седую грудь быка. Моего быка! Указательным пальцем правой руки нащупываю кнопку включения прицела. Нажимаю. Красного маркера нет. Что такое? Наверное, от волнения не ту кнопку нажал! Отнимаю карабин от плеча, и жму со всей силы на «правильную» кнопку. Опять вскидываюсь, смотрю в прицел. Могучая бычья грудь занимает почти весь экран, но голографического маркера на нем по-прежнему нет!
…Растяпа! Чайник! Тупица! Тебе не только фамилия, но и головной мозг достался случайно, кретин! Это ж надо было только додуматься — зимой взять на север колиматорный прицел с питанием от батареек! Ясен пень, что они сели за девять часов на таком морозе! Тоскливым взглядом неудачника провожаю последнюю, по-прежнему неприлично языкатую важенку. Когда красавец бык благополучным галопом скрывается за речной излучиной, унося от меня на себе великолепные трофейные рога, пытаюсь еще раз включить прицел. Бесполезно, «бобик сдох»! Ну и как мне теперь дальше жить с таким позором?! Появляется второй бык, за ним восемь важенок. Что делать? Ну, не снегоходом же их давить?
До стада сто метров. Этот бык заметно мельче первого, да и рога вроде так себе… Или достать дробовик? Так пуль-то и нет, одна куропачья «пятерка». Что делать-то?
Пятьдесят метров. А, будь что будет! Не до убойных мест!
Вскидываюсь, ловлю быка в «телевизор» и нажимаю на спусковой крючок. Выстрел. Стадо на махах стремительно проносится мимо. Прерывисто нажимая на курок, рисую телевизором прицела на олене синусоиду. Та-та-та-та-та-та-та-та-та! Все, магазин пуст! Н-да, приплыли! Такой охоты у меня еще не было! Убираю бесполезный карабин обратно в чехол, завожу снегоход и спускаюсь с бугра на оленьи следы. Надо хоть глянуть, куда они пошли, потом связаться по рации с Олегом, может он их догонит? Проезжаю сотню метров и замечаю… кровь. Попал. Подранок! Отмечаю все больше крови на снегу. Поднявшись на очередной бугор, вижу на лайде важенок, они постоянно останавливаются, оглядываясь на своего тяжело бредущего господина.
Жизнь-то налаживается!
Подъезжаю к быку метров на тридцать. А попал-то ведь хорошо, эко его шатает! Теперь дело за малым, надо просто подождать, когда олень ляжет, а потом добрать его из дробовика. Бык останавливается и поворачивается в мою сторону. Останавливаюсь и я, чтобы расчехлить двустволку. Снимаю перчатки и, ковыряясь с замершей «молнией» краем глаза замечаю, что бык-то не и ложится вовсе, а несется на меня, опустив к самой земле свою рогатую голову. Ничего не понимаю! Ну ладно, у оленей сейчас гон, а на мне голубой костюм и снегоход светло-синего цвета, но, уверяю вас, на обтянутого в узкое трико жеманного тореро я совсем не похож! Удирать поздно! Судорожно рву на себя приклад «Тикки», снимаю с предохранителя, привстаю, вскидываюсь и почти не целясь, стреляю (не далее десяти метров) между ветвями рогов. Бык продолжает свой бег с тупой настырностью бульдозера. Второй выстрел приходится просто в упор. Бездыханное бычье тело, стокилограммовым снарядом врезается в снегоходный кенгурин, мигом перекрашивая и «Поларис», и мой костюм в кровавый цвет. От удара теряю равновесие и в обнимку с «Тиккой» лечу через лобовое стекло прямо на безжизненное тело этого рогатого «камикадзе»… Ничего себе за хлебушком сходил! Меня трясет, сильно — и не от холода. Вызываю по рации Олега и узнаю, что он пустой — олени ушли в горы, и это гиблое для снегохода дело — гоняться за ними по голым камням… Забиваю его координаты в свой GPS, цепляю «ягельный ужас» (без всякого почтения к трофею) веревкой к снегоходному фаркопу за рога и лечу на рандеву.
Чтобы помочь «Поларису» справляться с крутым виражом картинно перебрасываю левую ногу на правую подножку и, работая всем корпусом, не снижая скорости подъезжаю, хвастаясь трофеем, к Олегу. По размеру бычьи рога действительно отнюдь не выдающиеся, но богаты двумя большими глазными лопатами и такой симметрией, какой я никогда не встречал ранее.
Олег уже достал из «бардачка» полиэтиленовый мешочек со шматом украинского сала, пачку хлебцев, термос, бережно разложил все это богатство на крышке заднего багажного ящика. За многие годы зимних охот мы давно поняли, что лучшей закуски в стылой тундре не найти. Национальный продукт самостийной Украины легко строгается ножом в любые лютые таймырские холода, а хлебцы, в отличие от хлеба, не превращаются на таком морозе в кирпич.
«Слава Аллаху, что мы не мусульмане!» — с улыбкой подумалось мне и, разорвав целлофановую обертку, я уложил на ржаные хлебцы по два ломтика розоватого, пахнущего чесночком сала. Расстегнув нагрудную молнию, достал из заветного кармана куртки подаренную дочкой на день рождения немецкую серебряную фляжку с охотничьей гравюрой.
Олег кивнул пузатому рельефному охотнику в тирольской шляпе с пером и ушастым спаниелем на фоне далеких открыточных Альп:
– Хоть и не «файф оклок», но джентльмены пьют и закусывают. Ну что, Ганс, вздрогнем?
Дорогой подарок был залит перед выездом по самую пробку шотландским «топливом» «Джонни Уокер». Я с трудом открутил уже начинающими коченеть пальцами серебряную крышку-наперсток, и, взяв из своего снегоходного бардачка изрядно потертый временем походный набор — четверку синих стограммовых пластмассовых стаканчиков, плеснул из фляжки в пару, по пять радующих слух и наши мерзлые души «буль-булей».
-Ну, с полем! – понимая, что святотатствуем, мы вымахнули породистый виски одним глотком.
Потом, соблюдая традицию, сначала закусили благородный напиток добрым вдохом холодного воздуха (через тут же укушенные морозом ноздри) и только после этого аппетитно захрустели хлебцами.
Затем налили в крышки от термоса крепкого чая с лимоном, громко прихлебывали и одновременно не спеша грели уже порядком застывшие руки. Подмигнув холеному немцу, с наслаждением затянулись сигаретами.
Оставшиеся до избы пятьдесят километров мы рассчитывали пройти часа за три, а значит, нам надо побыстрее разобрать еще не остывшего оленя и компактно разложить мясо по багажникам.
Но самим не пришлось оленя даже буторить — подошел вездеход. И не просто вездеход, а шведский «Лось», и катил он (во, фишка прет!), на озеро Собачье. Мужики умело, за десять минут, разделали оленя и уложили симметрично рогатую голову на крышу вездехода. Так и пошли дальше — конвоем, впереди мой кровавый «Поларис», потом «котенок» Олега, а замыкающим искусственно рогатый «Лось». На Степановскую факторию прибыли ровно через три часа.
Свершилось, дошли! Привычно пережита сташестидесятикилометровая, выматывающая снегоходные подвески и собственные позвоночники, тряска по мерзлому фирну таймырской тундры. Жарко натоплена баня, после которой будет строганина из почти метрового мороженного чира под обязательную рюмку водки, хаш из оленьих голеней и жареная с луком оленья печенка. А на десерт — долгие, в клубах табачного дыма разговоры про охоты, которые у нас были и которые у нас еще будут.
В том числе и про те, что самые настоящие.
Про сафари под северным сиянием.